Личное дело

Заключенные ИТК-35 Г. Приходько и М. Никлус после освобождения (г. Тарту, 1988 г.)

Виктор Шмыров, рассказывая о том, как осужденные прибывали в политлагерь Пермь-36, любит упомянуть про эстонца Марта Никлуса, орнитолога по профессии, который по пению птиц определил примерное местонахождение лагеря. Где-то на Урале.
Сейчас эта история — уже легенда. Как и сам Март Никлус, известный эстонский правозащитник.
В 2010-м году Март Никлус в качестве почетного гостя приезжал на «Пилораму», где сотрудники музея взяли у него интервью во время экскурсии по участку особого режима музея.
Почитайте. Оно весьма злободневное и сегодня. Может быть, даже более злободневное, чем вчера.

— Март, скажите, вы первый срок отбывали в Мордовии?

— Первый раз да.

— Сидели одно время с Анатолием Марченко?*

— Да. И во Владимирской тюрьме тоже вместе с ним. Правда, он был в другой камере, то есть я мало что о нем знал.
Еще я сидел вместе с такими знаменитыми людьми, как Щаранский, – в той же Владимирской тюрьме, только он тоже был в другой камере.
С кем еще? Юлий Даниэль… С ним в Мордовии.
А последний раз с Левко Лукьяненко. Он был приговорен к смертной казни, потом ему подарили жизнь. Гуманное отношение к человеку. Потом он стал послом Украины в Канаде.

— Вы больше не встречались с ним?

— Встречался. В Киеве на конференции. Было очень трогательно, там отмечали его восьмидесятилетие.
Еще в мае этого года встречался с Овсиенко, он тоже обещал приехать на «Пилораму», но его не пустили, сняли с поезда. Ему запретили пребывание на территории России. А мы проскочили. Потому что взяли себе туристскую визу. Сначала показали приглашение, которое отсюда получили. Нам сказали: нет, это не годится, печати нету и цель поездки не разъясняется, визу мы вам не дадим. И тут один мудрый человек говорит: дураки, идите в туристическое бюро и попросите туристскую визу в Россию, не было еще ни одного случая, чтобы отказали. Ну, думаю, я буду первым, кому откажут. Но получилось.
Но это еще не означает что мы сразу оказались в России. Проходили все эти досмотры и прочее… И если обнаружили бы литературу, которую мы сюда привезли, то сразу бы конфисковали и нас отправили обратно.

— За что вам дали последний срок?

— Ну конечно за антисоветскую деятельность.

— Сколько вы здесь пробыли?

— Дали мне десять плюс пять, отсидел восемь с лишним.

— Вы знали, кто сидел в соседних камерах?

— Конечно, знали в общем.

— А как? Каким образом?

— Во время прогулок, встречали друг друга. Иногда в бане, там могли поговорить, письма передавали.

— Но там же щиты стояли, перегородки, все перекрыто было! Как вы умудрялись?

— Даже письма за границу умудрялись переправлять. Хотя надзиратели, охранники очень осторожные были. Когда видели, что ты сидишь за столом и что-то пишешь, сразу открывали камеру и требовали показать, что пишешь. Я заявляю, что имею право родственникам письмо написать. А надзиратель говорит: «А я имею право проверять в любой момент, что вы пишете, а поскольку я не владею вашим языком, мы отправим в КГБ, а КГБ решит».
Так что ты имел право писать сколько угодно, а он имел право и проверять сколько угодно…

— С кем в камере вы были?

— С Василем Стусом.

— Ваши впечатления о нем?

— Очень приятный. Я написал о нем свои воспоминания, у меня они с есть собою. «Хорошо крутить шурупы при родной советской власти. Надзиратели воры, каждый рвет тебя на части. Ленин, как психобольной, нам подарил конвой славной КПСС». Это Стус. Я у него спрашиваю: «Что Василь, ты юмористические стихи пишешь?» «Нет, только иронические!» Он сочинял их прямо во время работы.

— Расскажите о времени, проведенном в Перми-36.

— Зимой нас выпускали чистить снег, много снега было, надзиратели сами не хотели, заключенных гнали. Говорили, хотите погулять полчаса? Но снег надо убирать. Вместо прогулки нам такое давали. Поработали, обратно в камеру.

—  А когда вас выводили на прогулку здесь никаких ограждений не было?

— Были, действительно были. Иногда было так, что мы пытались сорвать листья одуванчика, знаете, они съедобные, молодые листья. Надзиратели сразу же останавливали, они думал, что мы хотим отравиться. Они не знали, что листья съедобные. Ели вместо салата.

— Когда выводили на прогулку, за обеими прогулочными камерами следили два надзирателя или один?

— Когда как, мог быть один, могло два. Если разговоры, сразу же обратно в камеру. Ксивы, (письма) перебрасывали через проволоку на потолке в прогулочной камере, когда надзиратель отвернется, когда ему надоест смотреть на нас. Если заметят, что перебросил, тоже сразу в камеру.

— Наказание было за это?

— Конечно, могли лишить посылки, переписку запретить. Кстати, ни одно из моих писем на эстонском языке до матери моей не дошло. Они все были отобраны Таллиннским КГБ и уничтожены.

— Одна из камер была карантинной?

— Одна или даже больше, использовались по необходимости. Здесь были даже штрафные камеры. Нары только на ночь спускали, днем их поднимали, и ты должен был сидеть. Когда я приехал сюда осенью 1988-го, спустя 2 месяца после моего освобождения, здесь на досках нашли надпись Стуса, здесь его замучили до смерти.

— В рабочей камере?

— Да. Я точно не знаю, меня уже не было тогда. Я как этапник здесь сидел, а он как рабочий, потому что те, кто в одиночках сидели, тоже были вынуждены работать. Всегда надо было, ведь «работа не наказывает, а исправляет». Надо «искупить свою вину перед Родиной честным трудом, честным трудом и примерным поведением» — так говорили человеку с высшим образованием.

— Табуретки были привинчены?

— Да, потому что иначе можно надзирателю в лоб дать. Поэтому и дверей было двое. Откроешь внешнюю, чтобы внутренняя еще была закрыта. Хуже, чем с животными в зоопарке обращались.
Притом одеваться не разрешали. Было положено только нижнее белье: рубашка, нижние брюки и тигровая шкура, полосатая… Мы называли себя витязями в тигровой шкуре. Зимой было все-таки очень холодно, стены очень тонкие, это же был бывший гараж или скотный двор. И чтобы хоть как-то согреться, надо было всегда сидеть у батареи, прижавшись.

— Здесь вы сидели?

— Нет, это душ, но здесь мылись только сами надзиратели.

— А где тогда вас мыли, если здесь был душ для надзирателей?

— Водили в баню всех — и нас, и одиночников.

— Сколько времени вам было отведено на то, чтобы помыться в бане?

По полчаса давали на постираться и помыться. Постоянно подгоняли. Ладно, хоть клопов здесь не было, в Мордовии были.
Ну, наверное, вам уже надоели эти рассказы про тюрьму. Теперь вы расскажите, как власти относятся к вашей деятельности?

— Местные власти отчасти встали на путь «исправления», мы не говорим про центральные. Пермь в этом отношении стоит несколько особняком по сравнению с другими регионами. То, что работает этот музей, и то, что власть поддерживает и частично финансирует его и даже «Пилораму» — это, конечно, большое дело.

— Передумали, сделали нужные выводы. Вечная честь вам за то, что вы сделали. У нас в Эстонии, наоборот, стараются заглушить, замалчивать, забывать. Мол, в будущее надо смотреть, а не надо рыться в прошлом!

— А водили по улице или по бараку?

— По улице. В бане тоже работали заключенные — кочегарами, белье стирали и даже утюжили. Здесь были какие-то склады, вещи хранили в те времена. А здесь работали те, кто в общих камерах сидел.

— Тут надзиратели находились?

— Да, дежуркой называлось. Рабочие и жилые камеры располагались друг против друга. Здесь кухня была, в ней тоже заключенные работали, подносами носили алюминиевые миски.

— А почему два помещения в кухне?

— Это у Гаяускуса надо спрашивать, он работал на кухне. Причем очень хорошо готовил. Из скромных материалов что были — картошка да капуста, очень вкусное делали. Мы иногда хвалили, говорили, что даже дома так не кушаем.

— Добавку давали?

— Давали иногда, если сделаешь больше. В этом отношении здесь, может, даже лучше, чем в других местах. Мы прекрасно знали, где хорошая тюрьма, где плохая.  Вот в Сосновке в Мордовии, например, очень хорошо кормят.

— А здесь, в сравнении с другими?

— Ну кто находился на общем режиме, жить можно было, а кто на штрафном – только через день давали горячую пищу.
С врачом тоже были деликатные истории. К врачу тебя одного не пускали, охранник всегда с тобой. Когда ходили на работу, шмонали, и когда туда, и когда обратно. «Разденьтесь догола!» Я отвечаю, что догола разденусь только у врача, а не у охранников. Ну и тогда они начинали срывать с меня одежду и оформляли акт, что оказал физическое сопротивление при проверке одежды. И так могли несколько раз в день. Когда вели на работу, с работы на обед, обратно на работу и в камеру после работы. Это называли у нас карательным стриптизом. 

— Начальник с вами тоже беседовал? Помните кто?

— Конечно, сразу после прибытия. Долматов. У меня даже фотография есть его могилы. Переутомился, наверное, поэтому и умер.

— Скажите, вы ведь орнитолог?

— Да. Даже иногда через форточку здесь слышал пение птиц, которых в Эстонии нет.

— Когда вы сюда первый раз прибыли, в какое время года?

— Зимой вроде. Суд был в январе, и я, кажется, прибыл сюда в районе марта.

— Вы ведь голодовку держали, когда вас сюда привезли?

— Держал. Правда, голодовок в Советском Союзе не было. Был отказ от приема пищи по хулиганским побуждениям. Надзирателей тоже не было — были контролеры. Заключенных не было — были осужденные. Политзаключенных не было — были государственные преступники. Цензоров не было — были инспектора по проверке писем.

— И лагерей не было, были учреждения.

— Исправительно-трудовые учреждения.

— А вы по-русски тогда хорошо говорили?

— Нет конечно. Хуже, чем сейчас.

— Охранники вас понимали?

— Нет. Но говорили: «Если не умеете, научим, если не хотите, заставим».

— Тут был кинозал, что вы про кино можете сказать?

— Кино нам не показывали, никогда. Мы были строго изолированы друг от друга. Может быть, в былое время показывали, но нам нет. Правда, уже перед самым освобождением начали показывать телевизор. И был такой случай, когда по телевизору показывали какую-то программу, как там западе люди демонстрируют свободу, как советские политзаключенные выступали, а я видел это из лагеря!

— А библиотеки не было здесь?

— Не было, нам было положено только пять книг.

— С собой можно было везти книги какие-то, имущество?

— Я никаких посылок не получал. Во время моей первой судимости было постановление, в котором сказано, что заключенный имеет право на личное имущество, но количество не указано. И получилось так, что люди, которые сидели 8-10 лет, могли накопить много имущества. У меня тогда было где-то 100 килограммов книг.

— А здесь разрешали выписывать книги, журналы?

— Нет, только газеты, зато я эстонские газеты получал.

— Вы отоваривались в ларьке?

— Кто хорошо себя вел, давали по 5 рублей примерно, кто плохо – лишить ларька.

— Как это происходило?

— Раз в месяц мы писали в готовом бланке, что хотели купить, но денег сами наличными не получали, плюс еще надо было платить за белье, одежду и т.д.

— А вот температурный режим какой был?

— Ну если кочегары хорошо топили, тогда нормально было, да если одет еще. Иногда мы укладывали старые газеты под одежду, чтобы теплее было. В общей камере все-таки было теплее, чем в одиночке.

— Расскажите о тех, с кем сидели и продолжаете общаться.

— Вот Гаяускас, мне кажется, больше всех отсидел, 25 лет, потом еще 10 лет, и все равно вышел живой и стал депутатом Литовского парламента и членом правления Международной ассоциации политзаключенных и жертв коммунизма.
Лукьяненко и Овсиенко у нас в Эстонии в гостях были, в фильме снимались. Со Стусом мы договаривались: «Василь, как освободишься, приходи в Эстонию», — он ни разу у нас не бывал. «Я тебе проведу ботаническую экскурсию». У него вообще были очень учебные интересы, писал, читал, говорил на иностранных языках.
Помню, соревновались я, Стус и Гаяускас, эстонец, украинец и литовец, кто лучше стихи наизусть знает.

 — Конфликты были между вами в камерах?

— Разногласия иногда были, но никаких конфликтов не было. А были конфликты с бытовиками (уголовниками), которые иногда попадали сюда. Например, Гаяускуса хотели убить, Ромашов этот. Со Стусом тоже было, ему какие-то бытовики угрожали.
Бытовики, они постоянно конфликтуют. Были случаи, когда уголовники делали себе татуировку «раб КПСС» или типа того, его осуждали по новой, но уже по политической статье и отправляли в лагерь для политзаключенных, где он в безопасности терроризировал политзаключенных.
А были и другие случаи. Как-то меня этапировали из одной тюрьмы в другую и поместили вместе с бытовиками. И я рассказывал им, что я политический, они спрашивали: «А за что вы сидели? Ой! Я тоже за это, да советская власть никуда не годится». В итоге бытовики брали автограф у политзаключенного.

— А можно такой немного некорректный вопрос? Обычно считается, что эстонцы такие уравновешенные, спокойные, рассудительные… Что ж вас потянуло на такую тропу? Против власти пошли.

— Знаете, я был убежден, что все империи, которые существовали в истории человечества, начиная с ассирийской, македонской, римской, заканчивая британскими, они все рухнули. Почему Советская империя должна быть исключением?

— В каком вы возрасте осознали это?

— В школе, наверное. Я ведь антисоветчик еще с детских лет. Сороковой год, когда Эстония была оккупирована советскими войсками, когда начались депортации — все это прекрасно помню. И в 1948 году во время депортации увозили школьников. Из моего класса, в том числе. И в университетах там были сомнения и разногласия — на семинарах, когда изучали материалы съездов партии.

— В университет вас нормально приняли?

— Прошел хорошо, хотя мой отец служил в немецкой армии. После того, как я окончил университет, через год меня арестовали. Тогда декан факультета, матерый коммунист кричал: «Вот, товарищи, я давно говорил, что он плохой, почему меня не слушали?»

— Скажите, а собаки были здесь?

— Были, ходили вокруг. Хотя по поводу собак нам трудно было понять, мы их не видели, а откуда лаяли, из лагеря или из деревни — непонятно.

— Радио не было?

— Репродуктор.

— А что могли слушать?

— Ну музыку иногда передавали классическую, новости и немного о погоде.

— Сколько по времени разрешали слушать этот репродуктор?

— Ну, включили утром, и, кажется, целый день работал. И «Говорит Пермь» я помню. Как передавали местные новости и сообщения о погоде. Помню, как-то начал перечитывать эти местности, где какая погода: Кудымкар там, Чердынь и т.д.

— Чем вы занимались после освобождения?

— После последнего освобождения, мне пришлось полностью переквалифицироваться, так что я могу сказать, что моя специальность сейчас преподаватель иностранных языков на курсах для взрослых. Коллеги мои были филологи, я был один биолог. Но мне говорили, что я преподаю лучше, чем эти профессионалы.
Ну и наконец меня избирали в Верховный парламент Эстонии. Я не хочу хвастаться, но я парламентскую пенсию получаю, поэтому могу позволить себе сюда приехать. Обычные люди у нас очень бедно живут, мы в экономическом кризисе сейчас, многие не могут себе позволить такие поездки.

— Как вас отпустили из дома? Путь все-таки далекий?

— Ну, путь мне известен. А потом здесь дружеский гостеприимный народ, откровенно говоря, совершенно по-другому настроенный, чем русские в Эстонии. Вы, наверное, слышали, у них там появились на улицах лозунги «Убей эстонца, спаси мир от фашизма»? Молодые эти, как их называют — «Ночной дозор», типа ваших скинхедов прокремлевских.

— Вы сейчас уже не работаете?

— Работаю, переводчиком, перевожу книги Дарвина на эстонский язык, у нас еще не переведены.

— Как семья отнеслась к вашей поездке?

— Никак. Я свободный и одинокий.

_____________________________________

* Анатолий Марченко — известный советский писатель, правозащитник, диссидент и политзаключенный. Считается, что именно после его длительной голодовки и смерти в 1986 году, вызвавшей широкий резонанс, начался процесс освобождения политзаключенных в СССР.